Глава III: Сон поэтессы

Лучи солнца выглянули из-за линии горизонта, и темное небо потихоньку стало светлеть. Густые серые тучи, которые вчера вечером кружили над городом, так и продолжали висеть над столицей, однако прохладный ночной ветер к тому времени уже успокоился. Становилось теплее. Обычно в это время город просыпается, люди выходят из дому, на дорогах образуется большое количество автомобилей, а на тротуарах появляются прохожие. Но этот день, даже несмотря на то, что он был первым днем рабочей недели, оказался исключением, так как в добавок ко всему являлся еще и первым днем майского месяца.

Из-за тяжелого покрова облаков столица пребывала в глубокой дреме и не желала просыпаться, и поэтому на улицах было тихо и спокойно – пожалуй, так же спокойно, как и прошлым вечером.

Дождя так и не было.

И надо сказать, что в это серое утро практически никому не хотелось пробуждаться от своих сладких снов. Однако одна двадцатишестилетняя красавица все-таки вышла в этакую рань на просторный балкон своей квартиры в высотном здании в центре столицы. Она начала, выкуривая одну сигарету за другой, любоваться сонным городом с высоты четвертого этажа и в тот момент была, наверное, единственным человеком во всем Будапеште, кому совсем не хотелось спать, ведь ей только что приснилось нечто жуткое, мрачное и загадочное, нечто такое, что никогда не забывается, как бы сильно того ни хотелось.

Обычно сны редко посещали ее, а если даже что-то время от времени и грезилось, то значение увиденному она никогда не придавала. Однако это сновидение все же заставило проснуться ее в холодном поту.

Имя той девушки, что курила на балконе в легком полупрозрачном халате, – Кристанна. Но знакомые, которых у нее было не так уж и много, звали ее поэтессой, из-за того что очень уж любила она поэзию и часто цитировала слова великих стихотворцев, а иногда, бывало, и сама сочиняла и даже переводила стихи.

Внешность Кристанны была донельзя привлекательной: красивые черты лица, длинные светло-русые волосы, большие иссиня-серые глаза, фигурка худенькая, бархатная кожа. Однако была она малообщительной, и характер ее был совсем непростой. С большим трудом находила общий язык с людьми, если, конечно, вообще находила, и именно поэтому у нее было мало знакомых и уж тем более еще меньше кавалеров. И все это даже несмотря на то, что своей внешностью могла привлечь к себе любого.

Жила поэтесса в очень просторной и дорогой квартире в самом центре Будапешта с родителями, которые были довольно преуспевающими и богатыми людьми.

Во сне же привиделся ей ее брат, звали которого Томашом. Он был намного старше Кристанны, и жил от семьи отдельно, и всячески пытался прервать какие-либо отношения с родственниками, так как он был очень верующим человеком, а ни его сестра, ни родители не разделяли его односторонних взглядов по поводу религии. К тому же у Кристанны было одно странное пристрастие, и именно оно больше всего выводило Томаша из себя – она собирала книги. И это были не просто книги, а редчайшие издания так называемых «черных» книг: ветхие труды по оккультизму, ведьмоведению, демонологии и прочие творения, запрещенные церковью. И хотя у нее было огромное количество книг на различные темы, больше всего ее интересовал только один персонаж – князь тьмы.

Коллекция Кристанны состояла из нескольких сотен томов, которые она так аккуратно хранила на полках в своей комнате, и надо сказать, что в ее комнате, кроме кровати и бесконечных полок с книгами, вообще-то ничего больше и не было. Книги – это, пожалуй, являлось единственным, на что поэтесса могла потратить деньги. Хотя, по правде сказать, большую часть этих трудов и уж тем более самые редкие и ценные издания она просто-напросто выкрала из различных библиотек. К тому же поэтесса долгое время сама работала в университетской библиотеке имени Этвеша Лоранда или, как она это место любила называть по-латыни, «Библиотека Университатис». И, проработав там пару лет, успела получить своего рода звание специалиста по редким книгам – в частности, их анализу и реставрации – из-за чего имела особый доступ в различные хранилища редких и ценных книг Европы. И в то время, когда ее семья, путешествуя по миру, гуляла по многочисленным музеям, Кристанна же посещала библиотеки тех стран, и без малейшего угрызения совести незаме

тно для всех выносила оттуда дорогие сувениры себе на полку. И точно знала, что так или иначе за эти ветхие труды все равно особо никто не хватится, ибо она жила в такое время, когда человечество из-за появления цифровых технологий и телевещания вовсе перестало читать обычные материальные книги, не говоря уже о том, что, глядя вперед, люди в принципе перестали дорожить и интересоваться своим происхождением, корнями, историей, культурой и всем тем, за что проливали кровь их предки.

А если кому-то и были важны старинные писания подобного рода, то это были либо такие же работники библиотек, поскольку на них наложена определенная ответственность за эти книги; либо редкие историки, которые предпочитают сами познавать истину прошлого, а не слушать кем-то навязываемые мнения; либо коллекционеры, кем Кристанна и являлась.

Что повлияло на нее собирать подобную литературу, она давно не помнила. Хотя точно можно сказать, что где-то уже с тринадцати лет ее мало волновало что-либо на свете, кроме поисков подобных трудов, половину из которых она тогда еще даже не понимала. Но в семнадцать лет, познав мужчину, интерес поэтессы к этим книгам постепенно стал увядать, ибо выяснилось, что в жизни вовсе нет ничего загадочного или мистического, а даже скорее, наоборот, – все примитивно и донельзя предсказуемо. Однако, потеряв интерес к содержанию этих трудов, маниакальность их приобретения осталась.

И хотя Кристанна никогда особо не верила во все эти старинные мифы, скучные религии, видения и предсказания – от того ночного кошмара, что совсем недавно нарушил ее сон, оправлялась она довольно-таки долго.

Во сне брат поэтессы Томаш, одетый в дорогой черный фрак, которого у него никогда на самом деле не было, сидел за небольшим деревянным письменным столом, располагающимся посреди неограниченного мрака, и гусиным пером на старой пожелтевшей бумаге что-то усердно чиркал. На столе лежала небольшая стопка листов, чернильница и старая керосиновая лампа, которая освещала только Томаша, табурет, на котором он сидел, письменный стол и все предметы на этом столе.

Как долго он там находился и как он вообще туда попал, Кристанна не знала, ибо, как правило, никто не способен вспомнить то мгновение, с которого начинаются сны. Обычно сон кажется не более чем продолжением того, что происходит наяву; сомнения действительности наступают лишь в момент, когда разум начинает пробуждаться. Но поэтессе почему-то казалось, что Томаш находился в этом загадочном пространстве уже очень давно.

Каждый раз перечитывая свое творение, он с раздражением и злобой, если ему что-то не нравилось в написанном, рвал листы в мелкие клочья и бросал их во тьму, где они тут же превращались в прах и исчезали. Сразу после этого он доставал очередной листок бумаги, обмакивал перо в чернильнице и начинал писать ту же самую историю снова, пытаясь избежать каких-либо ошибок и тех мельчайших деталей, которые ему не нравились в прошлый раз. И казалось, что этот процесс будет продолжаться вечно и что он никогда не закончит то, чего так жаждет довести до конца. Но все же после долгих усилий, после бесконечных зачеркиваний, исправлений и порванных листов ему удалось добиться желаемого результата.

Наконец-то решившись поставить точку, Томаш с облегчением вздохнул, положил перо, закрыл чернильницу и отодвинул законченный труд в сторону. И собираясь погасить огонь в светильнике, заметил что-то странное на странице. Он увидел слово, которое он точно не писал. Удивленно взяв в руки листок, понял, что и предложения такого он не сочинял, да и вообще весь абзац казался каким-то чужим.

И тогда Томаш не думая снова пододвинул к себе пачку листов и принялся перечитывать свое же сочинение: «...тяжелые серые тучи спустились на землю, но гордый человек настойчиво продолжал идти вперед, пробираясь через холодный туман навстречу своей цели. И чем дальше он шел, тем больше преград и трудностей встречалось на его нелегком пути, но ни реки, ни моря, ни овраги, ни даже горы – ничто не могло его остановить. Им вело тщеславие, упрямство и желание завладеть всей красотой осязаемого мира, всеми науками мира сознательного и всеми усладами мира грез. И вскоре стихия устала бороться со странником и, разумев, что бесполезно противиться человеческой воле, сама раскрыла ему дорогу через непроходимые воды и леса, развеяв туманную мглу вокруг. И когда путник добрался до той сказочной поляны, где все сияет чистотой и светом, где повсюду цветут сирень и тюльпаны, где вечно тепло и всегда есть плоды на деревьях, им овладело такое чувство, будто ему чего-то не хватает или же он просто-напросто что-то забыл. Что это было – он не знал, и, стоя перед запретной чертой своей мечты, оглянулся в надежде найти разгадку где-то позади себя, но увидел там только всю ту грязь и те страдания, через которые лежал его нелегкий путь к просветлению. В этот самый миг он осознал, что ему холодно, что идет снег и что находится он на каком-то старом кладбище, у которого нет ни начала ни конца. А эта теплая чистейшая поляна в шаге от него казалась ему донельзя знакомой, будто бы он там уже был. Но вот когда он там был, этого, увы, вспомнить не мог, словно все это происходило очень давно, когда-то в раннем детстве или еще раньше. И вдруг позади себя он разглядел совсем маленькую черноволосую девочку, на которой было одето черное платьице и длинный ярко-красный шарф, обмотанный вокруг ее тонкой белой шейки. Девочка возникла из ниоткуда, подобно ветру, и стояла среди серых надгробных плит за его спиной. Неожиданно прямо на глазах она стала меняться: ее черты лица преобразились – стали нежнее и краше – кудри распрямились, тело заметно выросло, из-за чего черное платье на ее теле порвалось и медленно сошло, грудь и бедра стали шире, ноги удлинились. И вот уже перед путником стояла не та наивная маленькая девочка, а красивая зрелая девушка, которая красным шарфом пыталась прикрывать свое обнаженное тело. Они долго смотрели друг на друга в тишине. Ее белее самого снега кожа, черные длинные волосы и ярко-зеленые глаза ввели путника в яростное беспокойство, от которого у него невольно началась легкая дрожь. И вскоре раздался ее нежный голос: «Меня стоит только возжелать, и я...» Тихо рыча, подобно старому кабану, мужчина, не дослушав ее слова, набросился на девушку, позабыв о том сказочно дивном поле и о своих строгих запретах. Он грубо повалил черноволосую на покрытую снегом землю, вопреки ее сопротивлению сорвал с ее шеи красный шарф и принялся снимать одежду с себя. Но через мгновение заметил, что эта девушка не противится, да и вовсе не шевелится. Она была мертва и, судя по ее состоянию, была мертва очень давно, а вскоре ее тело и вовсе превратилось в серый прах и смешалось с белым снегом. Мужчина в ужасе оглянулся и посмотрел в сторону своей прежней цели и мечты, но никакого рая там уже не было. Только блеклая тень той маленькой девочки, которую увидел он в самом начале, сидела под засохшим старым деревом и наблюдала наивными глазами за происходящим, подрагивая то ли от страха, то ли от холода...»

Томаш продолжал читать, но ему было противно держать эту рукопись в руках. Он не мог поверить, что все это было написано им самим. А потянувшись за следующим листком, заметил, что стоит ногами на высоком деревянном табурете и что вокруг его шеи завязан петлей тот самый красный шарф из его же рассказа, а чернильница на рабочем столе упала на бок и испортила своим содержимым продолжение этого таинственного сочинения. Мужчине так захотелось спасти написанный им текст, что он даже позабыл, в каком положении находился, и сделал такой же роковой шаг вперед, как и герой его рассказа сделал навстречу той девушке с зелеными глазами. Табуретка скользнула под ногами Томаша, петля на его шее затянулась, и он начал уходить в небытие, взирая похолодевшими очами, как его рукопись загнивает под опрокинутой чернильницей...

На этой минорной ноте сон Кристанны и закончился.

Она с тихим вздохом открыла глаза и увидела, что лежит на своей просторной и уютной кровати, которая занимала немалую часть ее комнаты. Все, что грезилось поэтессе пару секунд назад, наяву тут же потеряло какой-либо смысл, оставив только неприятный осадок где-то глубоко в ее сознании. Постепенно расплывчатые очертания комнаты стали фокусироваться и обретать более-менее четкие краски. И продолжая лежать на кровати, поэтесса повернула голову набок и увидела, что на нее смотрит старый человеческий череп без нижней челюсти с трещиной на лбу, который уже несколько лет хранился у Кристанны на полке среди книг.

– Тьфу ты, Черт! – возмутилась девушка, резко отведя глаза от этой устрашающей фигуры, после чего усмехнулась над собой и вновь направила взор на этот череп.

Достался он ей от одной знакомой студентки медицинского, которая, переезжая, не знала куда девать ненужные вещи. Тогда-то Кристанна и прихватила себе данный предмет, который служил ей хорошим украшением ее книжной коллекции и с которым она ощущала себя то древним алхимиком, то героиней живописи Жоржа де Ла-Тура, то персонажем картин на темы тщеславия.

Сразу после пробуждения она медленно встала с кровати, с небольшого деревянного стула, что располагался в противоположном углу комнаты, приподняла легкий полупрозрачный серый халат с голубоватым оттенком, прикрыла им свое тело, затем с тумбочки, на которой у Кристанны получалось хранить все свои вещи, взяла пачку дешевых сигарет и неспешно вышла на балкон, где и начала встречать неизбежный рассвет после долгой мрачной ночи.

Вскоре, когда она выкурила полпачки, девушка поняла, что, пребывая все утро на балконе, успела замерзнуть, и тогда вернулась обратно в теплую комнату. В помещении к тому времени пахло чем-то жаренным и приятным. А по ту сторону закрытой двери, ведущей в коридор, раздавались различные приглушенные звуки шагов, гремящей посуды и шипения масла на сковородке. Для поэтессы это означало только одно – ее родные тоже проснулись.

Выйдя из своей комнаты, Кристанна сразу направилась в ванную, и, чтобы особо не попадаться на глаза родителям, она сделала это как можно быстрее и незаметнее, ибо последнее время ее стало сильно раздражать общение с семьей, тем более что с недавних пор они взяли за моду обсуждать ее, как им казалось, странный и довольно необычный для ее возраста образ жизни. Когда как все ее знакомые к чему-то стремились (или по крайней мере делали вид), ходили на различные мероприятия, вечеринки, общались со сверстниками и просто искали свое место в обществе, Кристанна же ни к чему не стремилась и по возможности даже пыталась избегать какого-либо общения с окружающими.

Однако, несмотря на все это, сегодня поэтесса с огромным нетерпением ждала к себе гостя – одну знакомую женщину, имя которой было Элеонор. Она некогда являлась коллегой по работе Кристанны и тоже была не менее одержимой по части книг. Поэтесса сама ее пригласила к себе, ибо, во-первых, она у нее никогда не была, а следовательно хотелось похвастаться своей коллекцией перед, возможно, единственным ей знакомым человеком, который более или менее, но все-таки разделял ее пристрастие, а во-вторых, Элеонор должна была принести ей книгу, недавно проигранную в интеллектуальном споре.

И прождав все утро, практически не покидая свою комнату, поэтесса ровно в полдень и ни минутой позже, услышав звонок в прихожей, побежала открывать входную дверь, и, отворив ее, увидела перед собой худую, высокую женщину с длинными, прямыми, черными волосами, одетую консервативно и по-деловому, но при этом очень стильно: белая блузка с кружевным воротником и рукавами, длинная прямая черная юбка, кружевные чулки и туфли на каблуках. И надо сразу сказать, что эта женщина заметно хромала и ходила только при помощи своей элегантной классической трости, но, несмотря на это, она все равно не отказывала себе в красивой обуви, ибо была донельзя гордой, всегда достойно держала свою стать и не моргая смотрела людям прямо в глаза; была резкой и, как за глаза ее еще называли, сухой и черствой, так как не знала ни юмора, ни каких-либо других эмоций. У нее был тот самый характер, который так сильно ненавидят все мужчины без исключения, ибо даже самый высокомерный мужчина по сравнению с ней казался, мягко говоря, «юной девицей».

Внешне же она была, пожалуй, довольно привлекательной, хотя никто бы никогда не осмелился назвать ее красивой: длинный острый нос, недобрые глаза, плоские губы. Однако, несмотря на все эти недостатки, от нее с большим трудом могли отвести взгляд как мужчины, так и женщины.

Это и была Элеонор.

Кристанна, встретив ее, направилась в свою комнату, и гостья, шаг за шагом упираясь на свою трость, не торопясь последовала за ней. Оказавшись в комнате поэтессы, глаза Элеонор, как бы она ни пыталась сохранять свое хладнокровие, все же выдали ее, так как они мигом переполнились и восхищением, и удивлением, и откровенной завистью. Она и вообразить не могла, что у ее давней знакомой могла быть такая коллекция, даже несмотря на то, что Кристанна ей не раз рассказывала о своей библиотеке. Ее восхитило не столько количество, сколько ценность этих трудов.

– Можно взглянуть? – спросила Элеонор.

– Да, конечно! – ответила поэтесса. – Подойди поближе! У меня все в хронологическом и тематическом порядке. На верхних полках в основном философия и научные труды. Вот, к примеру, «На революции небесных сфер» третье издание, Амстердам, тысяча шестьсот семнадцатый год; вот Рене Декарт в пяти томах; Фридрих Ницше, все произведения, причем данный том принадлежал ни кому-нибудь, а его сестре лично, на нем даже стоит автограф самого автора и посвящение. Впечатляет, не правда ли? Здесь же научные труды Гете. А это... – Кристанна аккуратно достала с верхней полки одну из старых книг в бежево-сером переплете, – Иммануил Кант, – с придыханием добавила она и, открыв книгу, ощутила, как застоявшийся запах бумаги стал кружить по комнате. – Обрати внимание на дату! Книга напечатана на следующий же день после смерти ее автора. – Она положила книгу на место. – Дальше идут алхимики и оккультные науки. Среди них, безусловно, Атанасиус Кирхер, Сильвестр второй, Эммануил Сведенборг, но, к сожалению, не все тома... граф Калиостро, и заметь, прижизненное издание полного собрания трудов, включающее в себя даже те работы, которые сегодня считаются утраченными; один из немногих подлинников «Некрономикона», а точнее «Аль-Азиф», а не та поздняя и всем известная подделка, которую можно найти в интернете или же на любом прилавке. Вот судебная копия дневника Эржебет Батори, семнадцатый век, увы, оригинал не сохранился; здесь же легендарный договор Урбена Грандье и «Инфернальный словарь»...

– За хранение подобных трудов тебя давно надо сжечь на костре, – неожиданно вставила Элеонор и взяла в руки старую, но в довольно хорошем состояние книгу под названием «Молот ведьм». – Такие книги нельзя читать безнаказанно.

– К счастью, а, возможно, и к сожалению, но сегодня нет «Индекса запрещенных книг», – усмехнулась поэтесса. – Так что святой огонь мне не угрожает.

– Я говорю не про инквизицию, а про капиталистов. Они-то уж тебя могут поставить к стенке. К тому же уголовный кодекс пока никто не отменял. – Элеонор положила книгу обратно на полку и уже через несколько секунд достала другую.

– Возможно, – улыбнулась Кристанна. – Но я права свои знаю. И ведь, согласись... как можно украсть то, что не принадлежит никому?

– В который раз поражаюсь, насколько ты безумна, – ответила гостья. – Что ж, а если же тебя не сожгут капиталисты, то это точно сделают библиофилы. Я знаю немало людей, готовых продать душу Дьяволу, дабы завладеть подобной библиотекой.

– Кстати о нем, – Кристанна взглянула на Элеонор и увидела в ее глазах огонь зависти, который она и не скрывала. – Раз уж мы о нем заговорили, то давай сразу перейдем, так сказать, к сердцу моей коллекции. – Поэтесса приблизилась к центральным полкам и кончиками пальцев трепетно коснулась старых давно выцветших переплетов в ряд стоящих книг. – Перед тобой, возможно, самое редкое и уникальное собрание трудов на данную тему. Даже не знаю, с чего и начать! – До этого она еще никогда и никому столь открыто не демонстрировала свою коллекцию. – Итак, как видишь, у меня есть «Комедия», издание четырнадцатого века в идеальнейшем состоянии, даже реставрировать не пришлось. Этот переплет был изготовлен умелыми мастерами в монастыре на юге Италии. Только взгляни на эти накладки из чистого серебра! Разумеется, есть доктор Фауст во всех вариациях: «Народная книга», Пьер Кайле, Марло, Пфицер, Видман и конечно же Гете. Здесь же и более поздние вариации трагедии: Тургенев и Пушкин. Все в редких и уникальных экземплярах, разумеется. И особую ценность представляет данный том. Посмотри сюда... – Она очень осторожно взяла в руки одну из книг и указала на титульный лист. – Тысяча восемьсот восьмой год, первое издание...

В это самое мгновение Кристанна слегка забылась, перевернула страницу и, словно зачарованная, начала читать про себя первые строки произведения Гете. Она даже захотела сесть за стол и взять словарь, но через секунду опомнилась, положила книгу на место и продолжила свою речь:

– А это Вондель, уникальный экземпляр с вкрапленным золотом, правда, пришлось хорошенько поработать над переплетом. Обрати внимание на эту обложку! Прессованный картон, обшитый мягкой кожей. Иногда в целях экономии прессовали уже использованную бумагу; это могли быть и рабочие конспекты и черновики автора или просто неудавшийся материал... встречались даже любовные письма. Лучше тебе не рассказывать, что я нашла под переплетом Франсуа Аруэ... – Она улыбнулась. – Иными словами, очень часто куда более интересный материал скрывался в самой обложке, а не под ней. Но, как говорится, не судите... не судите по... – Поэтесса намеренно недоговорила поговорку. – Здесь же у меня есть и Жак Казот, Уильям Блейк, Лермонтов и конечно же Имре Мадач. И если верить каталогам, то ни у одного коллекционера в мире не найдется такого количества ценных писаний, посвященных Демону.

– А если не верить? – Элеонор с полки взяла том «Братьев Карамазовых».

– Не верь! Я же в них не печатаюсь. И ни один истинно уважающий себя коллекционер не станет. Все это обыкновенна показуха! Тебя же в них тоже нет, хотя твоему, скажем так, скромному собранию исторических романов и славянского эпоса тоже позавидовать можно.

Гостья положила труд Достоевского обратно, где он и лежал, и с легкой насмешкой поведала, что у нее имеется более ценное издание данного произведения. А через секунду вновь усмехнулась, ибо увидела среди книг небольшой томик «Моей борьбы».

– А это что здесь делает? – спросила Элеонор.

– Вопрос сложный. Но как-никак, все-таки второе издание. Еще мой дед привозил. К тому же, согласись, что не так уж и много в мире сегодня запрещенных произведений. И, по правде говоря, это меня безумно огорчает. Однако цензура все же продолжает существовать. Вот только раньше она имела под собой политическую и нравственную основу, сегодня же только коммерческую.

– Смею предположить, что это самая молодая книга на твоей полке.

– Неверно. Ты явно забыла про Булгакова.

– Ах, да... Евангелие от Сатаны, – усмехнулась Элеонор.

И в тот же миг поэтесса достала пожелтевшую книжонку, которая была не так уж и давно напечатанной, если, конечно, сравнивать ее с остальными, но выглядела так, будто была здесь одной из самых ветхих.

– Вот первый выпуск в журнале, тысяча девятьсот шестьдесят шестой год. И горжусь, и стыжусь данным экземпляром. Взгляни на эту бумагу! Знаешь, сколько лет способна просуществовать эта современная целлюлоза? Даже при хорошем хранении ее максимум хватит на восемь десятков лет... не больше. Реставрируй, не реставрируй – бесполезно. Пройдет век, и все эти книги, что миллионными тиражами издаются у нас сегодня час за часом, просто-напросто исчезнут без следа. Будь то мировой бестселлер, запутанный детектив или дамский роман – всех современных книг ждет одна и та же учесть. Они пожелтеют, порвутся, рассыпятся. Одноразовые книги – одноразовые писатели. Да и читатель сегодня тоже не лучше, предпочитает экранизацию прочтению. Кошмар! А эти же труды, напечатанные веками до нас, будут продолжать существовать еще столько же, и ничего с ними не сделается.

Элеонор тем временем не торопясь открыла свою небольшую сумочку, очень аккуратно достала оттуда замотанную шелковым материалом старую книгу и со словами: «Держи! Твой трофей по праву!» – неохотно вручила ее собеседнице.

– Как я понимаю, мне лучше не спрашивать откуда она у тебя? – риторически проговорила поэтесса, вытаскивая книгу из-под материала.

– Оттуда же, откуда и все твои книги. И, признаюсь, я бы с большим удовольствием поведала миру о своем собрании произведений да напечаталась бы в каком-нибудь каталоге, но, пожалуй, я, как и ты, опасаюсь народной мести.

Кристанна усмехнулась и, взглянув на обложку полученной книги, с восхищением произнесла:

– Ах, Мильтон! «Потерянный рай», тысяча шестьсот шестьдесят седьмой год, девятая из десяти книг первой публикации. Превосходно! Известно ли тебе, что он написал ее, будучи полностью слепым? Ах, только взгляни, вот это уже настоящая бумага, какой ей и следует быть! Чистейший лен виден сразу. – Она разглядывала каждый мельчайший изгиб данного экземпляра, аккуратно щупала плотность листов, слушала их шелест и запах. – Безусловно, книга сделана в Англии, но очень похоже на голландскую бумажную мельницу. Переплет придется слегка подлатать. Водяные знаки все на месте... Ага! – Кристанна неожиданно положила книгу на тумбочку, потом мгновенно со своей полки достала точно такую же, только та была в более хорошем состоянии, ибо Кристанна ее неоднократно реставрировала. Она открыла обе книги на одной и той же странице и сравнила шрифт. – Вот та же самая книга, тот же тираж, та же бумага. Однако обрати внимание на вот эти буквы! – Она указала на небольшие различия между экземплярами. Нет, текст слово в слово был идентичен, но кое-какие буквы по своей форме немного отличались. – Такое часто можно наблюдать в книгах того периода. Ибо, как известно, во время печати наборные шрифты быстро стирались, а следовательно две одинаковые книги одного и того же тиража могли частенько отличаться друг от друга. Мой экземпляр седьмой из десяти тогда опубликованных, твой же девятый. И они уже так разнятся. А теперь только вообрази, какой же был тогда первый!

– Впечатляет! – произнесла Элеонор.

И хотя она очень любила общение с Кристанной и тем более на подобные темы, сегодня у нее на это совсем не было времени. Элеонор торопилась в больницу из-за своего вечно больного бедра. Сюда же зашла только на несколько минут и только для того, чтобы как можно быстрее рассчитаться с долгом, так как неделю тому назад они затеяли интеллектуально-литературный спор, и несмотря на то, что Элеонор была намного старше, Кристанна оказалась куда более начитанным человеком, оттого-то и одержала победу. К тому же поэтессу можно смело отнести к той категории людей, которые любят поспорить, и лично ей в этом деле не было равных. В качестве награды Элеонор неохотно, но все же была вынуждена отдать ей столь ценную книгу. И где-то минут через пять она покинула квартиру поэтессы и пошла заниматься своими делами.

Кристанна не хотела выходить сегодня из дома, однако посчитала необходимым навестить своего брата, ибо тот сон по-прежнему не вылетал из ее головы. Тревожные мысли, связанные с загадочным видением, все еще кружились в ее сознании, нагоняя некое холодное и необъяснимое беспокойство. И девушка понимала, что эта тревога не развеется до тех пор, пока не увидит брата, с которым она и так давно не встречалась.

Позвонив ему, телефонные гудки сообщили, что линия занята, а следовательно скорее всего занимает ее никто иной, как сам Томаш. Тогда-то Кристанна и решилась наведаться к нему в гости как можно быстрее, пока он еще не ушел. Она подошла к небольшому деревянному шкафу, открыла его и долго решала, что бы ей надеть, но потом достала свои любимые серые джинсовые брюки и серую почти белесую кофту. И при этом процесс выбора одежды занял куда больше времени, чем сам процесс ее надевания. Вскоре поэтесса оказалась в прихожей, где надела обувь, сразу после чего отворила входную дверь и перед тем как шагнуть за порог, посмотрела на себя в небольшое зеркало на стене, руками придала форму волосам и, покидая квартиру, без какой-либо причины улыбнулась самой себе ехидной улыбкой, подмигнув собственному отражению.

Было около тринадцати часов.

Жил Томаш недалеко, поэтому через двадцать минут Кристанна уже находилась в нескольких шагах от его дома. Когда она вошла в подъезд, спрятавшись от городского шума, мимо нее прошла пожилая женщина, которую она неоднократно видела и которая проживала в квартире напротив Томаша. Эта женщина многозначительно обвела поэтессу испуганным взглядом, и в эту самую минуту Кристанна поняла, что та хочет ей что-то сообщить, возможно, даже нечто очень важное, но женщина, не осмелившись даже поздороваться, просто продолжила идти своей дорогой. Поэтесса с огромным удивлением посмотрела ей вслед, но потом выбросила ее из головы и по крутым ступенькам поднялась на второй этаж.

Подойдя к квартире Томаша, она, не постучавшись и даже не нажав на кнопку звонка, мгновенно отворила входную дверь своим ключом, который она сделала конечно же для себя вопреки воли брата, а если быть точнее, то он и вовсе не знал о втором ключе.

Войдя в квартиру, Кристанна сразу осознала, что что-то там было не в порядке. Оглядываясь по сторонам, первое, на что пал ее взор – это ярко-красный шарф, лежащий на полу и почему-то завязанный то ли классическим галстуком, то ли петлей висельника. Поэтесса, оставив позади себя входную дверь открытой, медленным шагом приблизилась к этой багряной материи и приподняла ее.

«Эта вещь не Томаша», – подумала она.

И не было ни малейшего сомнения в том, что шарф принадлежал не ему, а какой-то женщине, так как был чересчур ярким и к тому же от него парило ароматом женских духов. Ощутив этот сладкий и одновременно гнилой запах, Кристанна в легком недоумении бросила шарф обратно на пол. Ей показалось, что это был тот самый шарф, который грезился ей сегодня в недобром сне. Но откуда он здесь взялся, она не знала.

– Томаш, ты дома? – девушка крикнула вглубь квартиры, стоя в прихожей.

Никто не отзывался.

Через несколько секунд среди этой таинственной тишины она услышала приглушенные и назойливо повторяющиеся гудки. Это была телефонная трубка, лежащая без причины на полу, а не на телефонной коробке, где ей следует быть. Кристанна сделала робкий шаг, чтобы приблизиться к телефону и положить трубку на место, но ее нога наткнулась на незаметную черную книжку, с которой ее брат практически никогда не расставался. И именно то, что данная книга лежала на полу, пожалуй, больше всего и поразило Кристанну.

Она осторожно приподняла ее, отчего та сама открылась на заложенной маленьким карандашиком странице.

«Святейший, однако!» – мысленно усмехнулась поэтесса, вслух прочитав подчеркнутую третью строку первой главы «Книги пророка Софонии».

И в эту самую минуту ей показалось, что за ее спиной кто-то есть. Обернувшись Кристанна увидела в дверях толстого седого мужчину с довольно неприятной внешностью. Он, стоя у порога, с малозаметной грустью в глазах посмотрел на девушку и глухим голосом спросил:

– Вы, должно быть, сестра Томаша?

Мужчина сильно сморщил лицо, когда Кристанна кивнула на его вопрос. И тогда он глубоко вздохнул и продолжил:

– Мы все утро хотели с вами связаться, но не знали как.

Поэтесса медленно закрыла черную книгу, положила ее на тумбочку и, глядя на незнакомца настойчивым и озадаченным взглядом, сделала пару шагов в его сторону, после чего медленно и устало оперлась боком о стену в коридоре. По девушке сразу было видно, что она ожидала услышать что-то очень важное и, возможно, даже шокирующее. Мужчине же было трудно произнести то, что он должен был произнести, поэтому, чтобы больше не мучить в первую очередь себя самого, да и ее тоже, сказал все как было:

– Сегодня утром мы обнаружили вашего брата в этой прихожей мертвым...

Кристанне сперва показалось, что этот подозрительный толстяк просто-напросто пошутил или же что-то замышляет, но когда ее взор снова пал на тот ярко-красный шарф, она тут же поверила в сказанное. Что-то в ее груди ущемилось, легкие на мгновение перестали функционировать, ноги подкосились, и она чуть было не повалилась на пол, но в последний момент сумела себя удержать.

– Прошу сотни извинений за мою прямоту, – продолжил он, и его голос почему-то показался в этот раз куда более приятным, чем был до этого, – но я просто обязан сообщить вам все подробности...

Его монолог длился примерно минут восемь.

А закончил он словами о том, что врачи пока так и не смогли определить причину смерти, но в скором времени им это удастся. Однако поэтессу мало волновали все эти незначительные подробности, так как она была до ужаса шокирована самим фактом.

Мужчина, увидев состояние девушки, протянул руку через порог и положил на небольшой столик у двери ключи, которыми он и закрыл сегодня квартиру сразу как только увезли тело, затем сделал невинное лицо, развернулся и спокойно ушел, будто и вовсе ничего не случилось.

– Козел! – тихо проговорила Кристанна вслед этому толстому человеку. Ей даже захотелось выкрикнуть это во весь голос, но в последний момент воздержалась.

Чтобы как-то себя успокоить или по крайней мере сделать попытку, девушка достала из кармана брюк пачку своих дешевых сигарет и вопреки тому, что ее брат терпеть не мог, когда кто-то курил в помещении и уж тем более в его квартире, взяла и закурила. В те часы ей было так тяжело на сердце, что она начала смотреть по сторонам в поисках чего-нибудь такого, чем бы смогла себя отвлечь, и, увидев эту прежде ею нечитаную книгу, которую листала только что, вновь схватилась за нее. Книга сама открылась на очередной закладке, и поэтесса прочла еще один подчеркнутый ее братом абзац. Это была вторая и третья строка двенадцатой главы «Книги пророка Даниила».

СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА